Этот адрес в Ленинграде знал каждый. На знаменитом Нюрнбергском процессе в качестве документа, обличающего фашизм, была представлена записная книжка одиннадцатилетней ленинградской школьницы. Кто такая Таня Савичева? Маленькая девочка в осажденном городе. До мурашек пробирающие строки стали голосом блокадного города наравне со стихами Ольги Берггольц и Симфонией № 7 Дмитрия Шостаковича.

Трагедия Таниной семьи разворачивалась в 13-м доме по 2-й линии Васильевского острова. Сейчас в квартире Савичевых на первом этаже вместе с супругой живет востоковед Александр Уралов. Тата брала у него интервью для ИА НЕВСКИЕ НОВОСТИ, он рассказал, как дважды добивался, чтобы квартира стала мемориальной и каждый раз терпел неудачу, чем теперь, кажется, даже доволен. Все так, как должно быть.

Повторим уже опубликованное для своего блога с комментариями.

Нам грех жаловаться на профессиональную судьбу, она всегда преподносила сюрпризы: знакомства с интереснейшими людьми. Из их словесных, фото и видео портретов можно складывать истории целых городов, государств и эпох. Таковым стало и знакомство с востоковедом, историком и градостроителем Александром Ураловым.

Семья Савичевых застала блокаду в квартире того самого дома, где отец Тани когда-то держал булочную. Савичевы были из нэпманов, по-нынешнему – предпринимателей. Глава семейства владел в Ленинграде не только булочной, но и пекарней, а также кинотеатром. Однако после того, как НЭП (новую экономическую политику) советская власть спешно свернула, Савичевых выслали из города. А в 1936-м, когда отец Тани скончался от онкологии, героиня нашей истории вместе с мамой, бабушкой, братьями и сестрами вернулась и поселилась в одном доме с дядьями на 2-й линии Васильевского острова.

Александр Уралов считает, что именно отношение Тани Савичевой к семье нэпманов не позволило им с супругой добиться закрепления за этой квартирой статуса мемориальной. Он дважды предпринимал попытки увековечить память – в 1975-м и в 1990-х. Оба раза тщетно, а сейчас, говорит, что к лучшему. О Тане напоминает барельеф и каменная страничка из дневника на фасаде. Она появилась здесь только в 2005 году. Повесили чуть левее окон Савичевых, ближе к Большому проспекту Васильевского острова, так заметнее.

Дневник 11-летней Тани стал одним из самых страшных свидетельств той войны и символом героизма ленинградцев. Всего девять страниц: ни страха, ни жалоб, лаконичная летопись смерти:

Таня умерла последней из домашних, это случилось уже в эвакуации, под нынешним Нижним Новгородом, тогда – Горьким. Ее, потерявшую сознание от голода, обнаружила ленинградская санитарная команда. Девочку отправили в детский дом. От истощения та почти не передвигалась и страдала от туберкулеза. Два года врачи боролись за Танину жизнь, но спасти ребенка не удалось. 1 июля 1944 года Тани Савичевой не стало. А дневник до сих пор хранится в Музее истории Петербурга. Он оказался одним из самых хлестких и безапелляционных обвинительных документов против зверств фашизма на Нюрнбергском процессе.

Нынешний владелец квартиры с огромным сожалением замечает, что трагичная история юной ленинградки, увы, не единична. В каком-то смысле образ Тани Савичевой – собирательный. А жизнь ее семьи – НЭП, репрессии, война, блокада – живая иллюстрация истории Петрограда – Ленинграда – Петербурга. Татин собеседник о Савичевых рассказывает, как о близких и хорошо знакомых ему людях. Они такие и есть. Эта история не только про Таню Савичеву, это история и про Александра Владимировича, и про его отца, маму, супругу. Типичная ленинградская история.

Кстати, супруга Александра Владимировича, Екатерина Юрьевна Кнорозова – потомственный лингвист, специалист по вьетнамской средневековой литературе, источниковедению и религиоведению Вьетнама, кандидат наук, автор двух монографий и ряда научных статей. Она – дочь Юрия Валентиновича Кнорозова, расшифровавшего письменность майя. Так что, самой судьбой супружеской чете было определено стать хранителями памяти. Но вернемся к Савичевым.

В первые месяцы блокады все члены семьи оказывали посильную помощь армии: сестры рыли окопы и сдавали кровь для раненых, гасили «зажигалки», мама Мария Игнатьевна шила армейскую форму. Таня так и не узнала, что не все Савичевы погибли. Сестру Нину эвакуировали прямо с завода, где та работала, и вывезли в тыл. Сообщить домой она не успела. Брат Миша был ранен на фронте, но выжил.

Почти весь дом № 13 стоял пустой. В 1942-м в него попал снаряд, к счастью, не разорвался, но оставил дыру на всех трех этажах здания. Немцы бомбили мосты через Неву, но в мост Лейтенанта Шмидта за всю блокаду ни разу не попали. Зато досталось стоящим неподалеку жилым домам.

Владимир Ильич Уралов, отец нашего собеседника, служил командующим приморского сектора обороны Ленинграда, чей штаб располагался в Академии художеств тут же неподалеку. В казарме при штабе ютилась семья. А в 1944-м Ураловым наконец-то предоставили новое жилье – ту самую квартиру на первом этаже в доме по 2-й линии. Под обязательство вместе с бойцами РККА восстановить перекрытия.

С того времени в квартире и поселились Ураловы, нашему собеседнику еще и месяца не исполнилось. Александр Уралов всю жизнь прожил в памятной квартире, отлучался только на время службы в ВС и в командировки.

Пока Александр Владимирович показывал семь окон на первом этаже и квартирку на втором (она принадлежала дядьям Савичевой), рассказывал о том, что булочная стала государственной и во время блокады работала на отпуск хлеба по часам, к мемориальной доске возложила цветы компания школьников, две группы дошколят из детсада в ярких жилетках и две пожилые дамы. Последние дольше остальных задержались. На 13.00 администрацией Василеостровского района тут же был намечен митинг.

Уралов считает, что живет в самой обычной квартире старого фонда, рассказывает ее историю без лишнего наносного пафоса, но в мельчайших подробностях. Тяжело ли жить с призраками?

Но эхо блокады ему знакомо. Его, ребенка, в послевоенные годы пугала прачечная, что стояла во дворе дома. После снятия блокады этой прачечной никто из жильцов не пользовался, хотя та и была оборудована всем необходимым. Дело в том, что во время самой страшной для Ленинграда зимы 1941-1942 годов в прачечной был оборудован морг. И взрослые вспоминали, что забита трупами соседей она была до потолка. Александр Владимирович помнит мрачное строение в деталях, говорит, мурашки по спине бежали от одного вида холодного серого бетона и сливов в полу. Прачечная долго стояла за забором, затем ее снесли. Никаких других призраков мальчишеское воображение не рисовало.

И от мрачных блокадных воспоминаний, знакомых ему по рассказам взрослых, он переходит на личные, послевоенные.

А еще обмолвился, что с детства старался запоминать все, чему становился свидетелем. Вот только про музей больше не заикается. Говорит, что память не зависит от статуса жилого помещения.