Слободан — на вид мой ровесник. Как и он, я росла в многонациональном и многоконфессиональном городе. В Тбилиси, где служил мой отец, офицер тогда еще Советской армии, на одном пятачке земли стояли грузинский и русский православные соборы, армянская апостольская церковь, мечеть и синагога. Тридцать лет назад в Тбилиси существовали национальные кварталы безо всякого негативного подтекста: Авлабар, Ярморка, Харпух, Сабуртало… В нашем «Вавилоне» считалось: человек, который говорит только на одном языке — не богат духовно. Тбилисцы на разговорном уровне знали, как минимум, два — грузинский и русский.
В моем детстве не было чипсов, и мы с нетерпением ждали еврейской мацы, чтобы похрустеть. Ее по своим религиозным праздникам приносил в класс грузинский еврей Раим. На Курбан-байрам мусульмане угощали нас барашком, мы их на Пасху — куличами и крашенными яйцами. Мои родители не верующие люди, поэтому на первое свое ночное богослужение в величественную Самебу (кафедральный собор Грузии) я попала с семьей подруги. Меня наставляла и держала за руку ее мама, курдянка, жена православного грека. А уж, кахетинскому вину, которым вдоволь снабжал весь двор сосед Спартак, отдавали должное все, независимо от национальной принадлежности.
Впрочем, совсем без «национального вопроса» не обходилось. Но подобные «разборки» носили анекдотичный характер. Однажды папа моей одноклассницы, азербайджанец, рано женившийся и успевший к началу карабахского конфликта родить троих детей, национально осознав себя, решил развестись со своей армянской женой. Из далекого горного азербайджанского села тут же приехал его отец-долгожитель. Старик был одноногим, передвигался на костылях, вторую оставил еще на фронтах Великой Отечественной. И костылем поколотил сына так, что тот больше никогда национально не самоосознавался и, кажется, даже родил со своей армянской женой четвертого карапуза.